Мечты и кошмар - Страница 34

Одно: народ не только остается инертным, слепым к опасности — он даже тупеет. «Упрямо живет, словно ничего не случилось. Обыватель так же сонно обывательствует, банкир занимается теми же делами, политики — теми же спорами, интригами, партийной борьбой. Внутренняя борьба, споры, деления, раскол — даже особенно увеличиваются в эти времена. Роковое умопомешательство овладевает всеми, какое-то наваждение. Личное, частное, мелко вырастает вдруг, заслоняя все °бщее, действительно большое. Борются между собою партии, группы, отдельные люди с пеной у рта, делят что-то, не видя, не понимая, завтра придет третий, завтра может случиться так, что делить будет нечего и спорить будет не о чем.

Это одно. И, конечно, страна, поддавшаяся такому наваждению в минуты внешней опасности, несет все тяжкие его последствия.

Но бывает еще другое.

Это другое — противоположно первому. Как электрический ток проходит сквозь тело народа, гувственное сознание опасности. Сливаются, спаиваются, отдельные частицы, народ действительно превращается в единое существо с единой душой. Словно чешуя спадает с его глаз, и они с особой остротой видят общую опасность.

В такие минуты нет внутренних распрей, споров, борьбы, — они невозможны, о них не приходит мысль. Партии, круги, вчера враждовавшие — сегодня соединяются, группируются в круг одного вождя, если он есть, строятся тесными рядами, сплоченные одной волей, волей к бытию.

Такой единый дух в едином народном теле — самая могущественная и притом самая реальная сила.

Пушки — тоже сила. Но эта, в глазах многих, единственно реальная, сила рассыпается в ничто, если за ней не стоит вторая реальность — единство духа. Пушки только нейтральная материя; а материя легко делается призраком, когда не служит живой воле.

Мало того: сколько бы ни было пушек, они все останутся призрачными и не родят непобедимого единства духа, если его нет у данного народа в данное время; и наоборот, живая воля, живой дух властны над материей, пушек будет всегда столько, сколько надо для победы.

Сейчас — может быть, из всех держав всего мира молодая Польша находится в положении, наиболее внешне угрожаемом. Но зато она же, страна только что воскресшая, восстающая, растущая — может быть, из всех стран мира наиболее способна пойти не по первому, а по второму пути. Да и не ей ли издавна свойственно сливаться в единое тело и единый дух перед лицом опасности? Сонному мареву, слепоте упрямых внутренних раздоров, гибельной мелочной узости могут поддаваться старые, усталые народы. Сознание приходит и к ним — но уже слишком поздно.

Польша не устала. Польша, вероятно, никогда не будет усталым народом, усталой страной. Она только что собирает силы, укрепляет дух. Это нелегко, после мирового потрясения, после мирового пожара, который к тому же далеко не кончился. Еще раздирают существо Польши, как и других стран, внутренние распри, несогласия, партийная борьба… Но время не ждет. Каждый час на счету истории. И, может быть, уже следующий — несет польскому народу ту искру, которая зажигает полное единство духа, единство воли и устремления. А с ними не страшен никто.

Единый дух — это сам Гений Победы.

ЕЩЕ О МИРЕ С БОЛЬШЕВИКАМИ

Я не имею чести принадлежать к числу профессиональных политиков. Я не претендую на их испытанную мудрость. Мое частное, в некотором роде безответное положение, дает мне известные преимущества: я могу иметь свои мнения, и главное, могу свободно их высказывать. Никто, кроме меня, за них не отвечает.

Если я занимаюсь «политикой» — то ведь ясно: политика давно стала жизнью, а жизнь политикой. Их уже не разделишь. А не заниматься жизнью могут только мертвые. В Совдепии все, еще не умершие, художники, литераторы, артисты, музыканты («Х-Л-А-М», по терминологии большевиков) все — политики. Несколько нового типа политики, — ведь и большевики тоже нового типа. Мы там, как и большевики, не запутывались в сложных политических узлах. Мы придерживались линий прямых, простых, — свежих, если угодно: благодаря ЭТомУ методу, мы отлично стали понимать большевиков и научились заранее угадывать их поведение в том или другом слу-Чае- Мы сделались политиками от здравого смысла.

Правда, большевики сами помогали нам своей откровенностью. Ведь они откровенны до полного цинизма. Убеждены, что «старый мир» так глух, что все равно ничего не услышит. А мы, домашние, наученные, — quantite negligeable, у нас тряпка во рту, что мы значим?

Еще до слов Ленина о мирной компании с соседями (эти слова были приведены мною в первой заметке «Мир с большевиками») — мы знали, что такова именно ближайшая тактика «советской власти». Знали мы и намерения этой власти забросить удочку «товарообмена» — товарообмена, чтобы выудить из взбаламученного европейского моря снятие блокады, а затем и свое «признание».

Мы не думали только, что это обернется так скоро. В сроках, вообще, мы склонны ошибаться, — в них часто ошибаются и большевики.

Первые переговоры с Эстонией были прерваны, но это нас не обмануло. Мы видели, что они возобновятся и завершатся «миром» со всеми его последствиями. «Эстония будет первой», — сказал Ленин. И прибавил, через несколько дней: — «на нашу пропаганду в Эстонии, мы, конечно, не будем жалеть средств».

В это самое время правительство Эстонии тщательно заготовляло мирный договор с пунктом отказа от пропаганды. Вскоре Ленин с чистой совестью этот договор и подписал.

Да, с гистой совестью, это не оговорка. Напротив, Ленин изменил бы своей «совести», своим принципам (которых он не скрывает, к тому же), если б, подписав действительно, отказался от пропаганды. Изменил бы себе и в другом случае: если б отказался подписать такое условие. В подобном отказе было бы признание эстонского правительства, как законного; а Ленин по совести не считает (и опять этого не скрывает) никакое правительство законным, кроме своего, «рабоче-крестьянского».