Мечты и кошмар - Страница 45

Особенно блистательно это «мы» отсюда, из Парижа, из-под зазеленевших каштанов, в то время как по толстому льду тянется до финляндского берега широкая кровавая дорога, след кронштадтцев….

Но я не виню никого. Люди, не упрекайте ни в чем безумцев: они невинны, они больны.

Кронштадт оставил после себя возбужденный словесный блуд у этих ненормальных. Никогда еще взаимная ругня, бесстыдная по теперешнему времени вещь — газетная полемика — не была в таком разгаре. Я уж не говорю о пражских «анти»-большевиках. Но посмотрите парижские «Последние Новости»: ведь там есть и настоящие антибольшевики. Там сидит, — когда-то, при царе, сдержаннейший, — П. Н. Милюков, этот, во время войны и святой февральской революции — убежденнейший антиреволюционер. Водитель «Речи», создатель несчастного «правого блока», — он с изумительной твердостью долго не признавал ни революции, ни республики, не мирясь с совершившимся фактом. Слава Богу, достаточно знал Петербург П. Н. Милюкова, он жил, как в стакане. Все мы наблюдали за ним по часам. Дрожали, признаться, — и недаром, — когда он внезапно, в апреле, прежним голосом, ни с того ни с сего, заговорил о Константинополе. Известно ведь, что чуть свадьба — П. Н. Милюков непременно является с «кануном да ладаном», а если похороны — тотчас же: «носить вам не переносить, таскать не перетаскать».

Теперь только это фатальное свойство одно, кажется, за ним и осталось. Всякий, знающий Милюкова, видит, что теперь — °н в совершенно ненормальном состоянии.

Ненормально ли хотя бы поведение руководимой им газеты? Это задиранье, беспокойное полемическое приставанье то к «Рулю», то к «Общему Делу», то прямо к лицам? Эти неестественные попреки всех сплошь в «реакционстве», да еще с присвистом, с удалью какой-то? Точно, ей-Богу, огненный язык «новой» веры сошел на них, веры, что вот именно в «борьбе со всеми эмигрантскими газетами и обретешь ты право свое».

Печален также и ненормален, неразумен всеобщий спор о том, как относиться к лозунгу восставших — «за советы»?

Это — перемывание Кронштадт, косточек. Тут уж всем, больны или небольны, надо бы постыдиться. Такой простой вещи, известной всем в России и всем, Россию не забывшим, нельзя не знать; совестно и признаваться в своем невежестве. О чем тут, в самом деле, спорить, есть ли даже о чем секунду думать? Возвращаюсь опять к той же своей статье, напечатанной до всяких кронштадтцев с их лозунгами:

«…Нас нисколько не смущало (в России) такое, по видимости, абсурдное положение: народ за советы, но против коммуны… Мы отлично понимаем, в чем дело. В понятии народном только свои «советы» есть охрана своей земли и воли. Переведите на иностранный язык, подчеркнув определенное отрицание коммуны, вот и выйдет самый настоящий «демократизм». И уж конечно, в этом желании «советов» нет ничего утешительного для большевиков. Первый же такой «свой совет» постановил бы их уничтожить».

Или, добавлю, только вынес бы вечное проклятие их памяти, так как собраться-то он мог бы лишь после их уничтожения.

Тяжелая душевная болезнь, захватившая верхи человеческого общества в Европе, — все расползается. Она еще не коснулась Америки, но если процесс не будет остановлен, он перекинется и в Новый Свет. Правда, заболевают только правительства, только верхи. Заболевают отдельные группировки людей, отдельные личности. Но, поскольку они имеют власть и влияние, этот процесс, в длительности времени, все-таки страшен. И чем длительнее время — тем страшнее. Просто уж потому, что пока верхи разлагаются, медленно гибнут духовно, народы, ведомые безумцами, гибнут физически. Тут опять, грозный, встает вопрос — о времени, о сроке…

Но и вообще по-человечески, психологически, страшно наблюдать, как человек превращается во «что-то», изменяется на глазах. Должно быть, приближенные древнего царя Навуходоносора, побежавшего вдруг на четвереньках, издыхали от ужаса.

Недавний вид Ллойд Джорджа, хохочущего и потрясающего «договорчиком с людоедами», т. е. зрелище когда-то приличного англичанина, вдруг содравшего с себя одежды и заплясавшего в хороводе с каннибалами вокруг ихнего костра, с гиканьем и топотом, — это зрелище не могло не поразить ужасом разумных и здоровых.

Но я повторяю, я утверждаю, я настаиваю: еще есть разумные и здоровые. Их больше, чем кажется с первого взгляда. Только люди, настоящие люди, разрознены, измучены, таятся по углам. Надо кликнуть клич. Вот когда надо не уставая, не отдыхая ни одного часа, кричать, вопить, звать тех, кто не потерял разума и облика человеческого: Люди всех стран, соединяйтесь!

БЫЛО НЕ ТО

Письмо в редакцию

М. Г. г. Редактор.

Статья г. Тандефельда, напечатанная в ном. 289 «Последних Новостей», побуждает нас, меня и Д. Мережковского, сказать о том, что действительно было в Варшаве в 1920 году и как оно было. Стремясь, главным образом, к объективному восстановлению фактической истины и не желая, чтобы наши сведения и Утверждения могли быть сочтены «полемикой» (все равно с Кем) — мы и решаемся просить Вас, г. Редактор, напечатать эти строки на тех же страницах, где была помещена статья.

В те дни января 1920 г., когда Н. Чайковский и Б. Савинков впервые были в Варшаве, — мы (Мережковский, Философов и я) только что перешли польскую границу и находились в Бобруйске. Мы затем медленно стали подвигаться к Варшаве, читая лекции, присматриваясь к польским настроениям, борясь посильно с угрозой мира Польши с Совдепией, мира, который нам и тогда, совершенно как теперь, казался: 1) надувательством и мошеннической уловкой со стороны большевиков, 2) бесчестием, и, главное, безумием (на свою же голову) — со стороны поляков. Нам казалось, что Польша, если она не потеряла заботы о своих интересах и здравого рассудка, должна договориться с русскими, так или иначе представляющими или могущими представлять (хотя бы символически) Россию будущую, а не настоящую, не большевистскую. Россию третью, как мы ее и тогда уже называли, т. е. не царскую и не большевистскую, а демократическую.