Мечты и кошмар - Страница 55

Даже в бытовых подробностях — какое странное совпадение! Две девочки побольше заманили в избу мальчика поменьше, зарезали его и хотели зажарить и съесть. Только не сумели, в печку не влезал. Это в сороковых годах. Всем памятен подтвержденный случай в Москве в 20 году: два мальчика побольше убили своего младшего товарища, жарили мясо на лучинках и ели, закапывая недоеденное в землю. «Сначала ничего, а потом стало дурно пахнуть», — откровенно объясняли они впоследствии.

Таких маленьких примеров сколько угодно. И если, по Лескову, во время голода 40 г. люди дошли до пожирания вещей самых невероятных и до какого-то странного озверения, — то в двадцатых годах нового века новые рабы — не на наших ли глазах дрались в Петербурге, на Николаевской улице с собаками, вырывая у них (и друг у друга) кишки павшей лошади?

Так длилось, длилось… Умирали в терзаниях голода миллионы (куда старым 40-м годам!) — но еще единицы миллионов. Сейчас, в данную минуту, в половине 21 года, эта цифра сразу возросла; сейчас будут умирать, умирают, не единицы, а десятки миллионов. Известия о «голоде в России» не дают нам никакого «нового» бедствия: это все то же, знакомое, испытанное, «издыханье рабов», разница между 18–19 гг. и нынешним 21 годом — только количественная: единицы миллионов — десятки миллионов.

Пусть не удивляются моему «спокойному» тону. Кто пережил в России момент «исполнения» большевизма, те знают и знали, что за этой чертой уже никакие качественные изменения в России, при большевиках, невозможны. Это тоже отмечено в моем дневнике: «…перчатка вывернута на изнанку. Куда же дальше? Теперь предстоят лишь количественные перемены: больше смертей, меньше хлеба… При помощи математики можно, пожалуй, и высчитать цифры на 10 лет вперед, особенно зная прогрессию их возрастания…».

Ввиду всего этого 25 миллионов умирающих не могут поразить нашего воображения. Не в нынешнем, так в будущем году умирали бы эти 25 миллионов. Это не случайность, а железный закон причинности, — математика.

Мой друг (не так давно вырвавшийся из Совдепии) пишет мне, что никогда не жалел, а вот теперь жалеет, что он ученый, а не писатель: «Надо же кричать, вопить на всю Европу, на весь мир! Надо же, чтобы человечество опомнилось…».

Годы мы кричали и вопили, указывая на единицы гибнущих миллионов (притом еще в числе этих миллионов был цвет всей русской культуры). Мы предрекали и нынешние десятки миллионов и указывали на каждый пропущенный день как на безмерно увеличивающий трудность помощи. Бог ли покарал все человечество глухотой; наши ли голоса были слабы — не знаю; знаю только, что мы кричали во всю силу голоса и громче кричать не можем, хотя бы не 25, а 125 миллионов завтра стало умирать в России.

Чего мы достигли нашими криками и убеждениями, нашими призывами прислушаться к стонам умирающих? Все малые, новоявленные «державки» бросились мириться с большевиками, первопричиной всех смертей, а большая Англия с ними даже подружилась и беззаветно им помогает. Как раз на этих днях торговая английская делегация выехала к большевикам (и на «советских» обедах будет удивляться: какой вздор несли эти эмигранты о голоде! В России очень недурно едят!). Нет европейского центра, где бы не копошились расползшиеся большевики, легально или полулегально не работали, не издавали свою ядовитую рептилию.

Вот результаты нашего обращения к Европе. Не только нашего, писательского — отнюдь! нет, всех нас русских разумных людей. Это не заставит нас, конечно, молчать: если мы замолчим — камни завопят. Лишь некоторые из нас, самые слабые, помешались: стали вопить, что не хотят, чтобы России кто-нибудь помог, что не надо помогать подняться упавшему больному, — пусть он сам поднимается и справляется, как может (а не сможет, сдохнет, туда ему и дорога?). Это, конечно, помешательство, уже по тому одному, что никто помощи не предлагал, и нельзя в нормальном состоянии отбояриваться, крича, оттого, чего тебе никто и не думает давать.

Но оставим это. Вернемся к моменту. Разумно, с горьким спокойствием взглянем на него. Дело идет о паллиативе, т. е. о сегодняшнем накормлении 25-ти миллионов русских крестьян, Так» чтобы в нынешнем году не все эти 25 миллионов умерли. Какие мыслятся тут реальные возможности?

Допустим, что так называемое «культурное» человечество, Не слышавшее стонов пяти — шести миллионишек, услыхало Рев Двадцатипятимиллионный. Допустим, — ибо «количество» — еще единственное, что может ныне произвести впечатление (хотя кто его знает, какое количество). Предположим, что Европа и Америка пожелают помочь, захотят подкормить этих беспокойных русских. Как они это сделают? Как, с чего начнут? Благотворительные общества, организации? Будем же реальны. «Руль» совершенно правильно отмечает, что при таких размерах бедствия странно и говорить о благотворительности, помощь возможна только самая широкая, государственная.

Допустим даже и это, хотя мы тут сразу входим в область абсурда; большевистских «гарантий», которых они не могут дать, просто-таки физически не могут, по законам природы не могут, — зачем и ломать дураков, требовать «гарантий»? Но перешагнем и через этот основной абсурд. Представим себе, что в Россию с севера и с юга потянулись корабли с хлебом под разноцветными флагами. Вот они в Петербурге, в Одессе, в Севастополе, в Новороссийске… Допустим, что американцы сами разгрузили хлеб и… что же дальше? Как, под чьей охраной, повезут его к месту делегированные американцы, повезут за тысячу верст голодающим — сквозь строй таких же голодающих? Под охраной голодных и давно безумных грабителей-красноармейцев? Не будут ли эти последние ждать, чтобы по дороге хлеб отбили многочисленные «зеленые», всевозможные «банды», которые, слава Богу, зевать не станут, самим жрать нечего? С какими это большевистскими «гарантиями» в руках надеются американцы и другие просвещенные европейцы благополучно довезти свой хлеб до намеченных ртов, мимо красных, зеленых и всех прочих?