В длинной речи, как всегда выразительной и нежной, она попросту объясняла нам, что ничего того не существует, ради чего мы собрались и о чем говорим. Если же существует — не наше дело беспокоиться; во всяком случае, надо в эту сторону не смотреть и действовать так, как будто этого нет.
Петербург, весь грязный и темный, был в эти дни полон серой, шевелящейся солдатчиной; зловонные дезертирские волны перекатывались из улицы в улицу. А Е. Д. Кускова предлагала Нам пристальнее всматриваться в уже сознательные, добрые лица солдат на митингах; замечать, как ревностно начинают они поддерживать сбор на войну и «как хорошо каждый кладет деньги». Для наблюдений этих и для укрепления пробудившейся сознательности масс интеллигенции настоятельно рекомендовалось посещать митинги как можно чаще…
Кошмарный вечер кончился. Мы едем по кошмарным улицам несчастного Петербурга, в одном из двух министерских автомобилей Прокоповича — вместе с Е. Д. Кусковой: она завезет нас домой, ей по дороге.
И вот (Господи, какая боль, какая боль одни эти воспоминания!) опять убежденные речи о том, что «не наше это дело (борьба с большевиками). Это, может быть, военное дело. Икса, может… Или Зета… (назывались отдельные имена, все лица стоящих вне правительства, между прочим, одного террориста-революционера)… Но не наше это дело…».
Теперь и здесь, в ином времени и в ином пространстве, — не говорит ли Е. Д. Кускова те же самые речи, до совпадения слов? Бороться с большевиками — не наше дело (только не называются имена, так, как будто это уже вовсе «не дело», ничье). Большевики, впрочем, «наши дети». Абсолютно неизбежные, Ленин и Троцкий все равно воцарились бы в октябре, даже если бы в июле и были уничтожены. Теперь, через 5 лет их царствования, Россия преображается, возрождается. Народ стал сознательным и окреп. В городах жизнь бьет ключом. Массы готовы к самоуправлению и желают демократической республики с советами на местах… Снова все приглашаются присмотреться к происходящему в народе (к добрым солдатским лицам осенью 17 г.) — и не обращать ни малейшего внимания на большевиков, «как будто» их вовсе не существует…
Я не забываю, конечно, факта, который следует учесть: это то, что все мы теперь, поголовно, ненормальны.
Явление само по себе нормальное, — нельзя же того наделать и то пережить, что наделали и пережили мы — и не сойти в какой-то мере с ума. Притом разнообразно: у одних безумие выражается столь крутым поворотом на оси, что человек вдребезги изменяется. У других напротив: все вокруг него вывернулось наизнанку, самого его искрутили, измяли, извертели, — он ничегошеньки; только отпусти — танцует от той же печки.
…Истыкал тут злодей ему, пронзая все телеса.
А Деларю: прошу на чашку чая к нам в три часа.
Безумие Е. Д. Кусковой, поскольку и она заражена общим недугом, именно этого второго типа. И если б не оно — я ручаюсь, что с такой потрясающей точностью она этих своих слов 17-го года в 22-м не повторила бы. Какая-нибудь разница была бы все-таки. Ведь и непредвидение, и малая чувствительность к происходящему исчезают перед глубоким, редким опытом, вроде опыта Е. Д. Кусковой.
Не будем, однако, останавливаться на оттенках и мелочах. Постараемся рассуждать так, как если бы нам удалось стряхнуть с себя паутину ненормальности. И попробуем сузиться, ограничить свои вопросы чистой конкретностью.
Е. Д. Кускова — волевой человек. В ее выступлениях должен непременно заключаться какой-нибудь практический совет, какой-нибудь призыв к эмиграции. Молодежь, особенно горячо встречающая докладчицу, конечно, ждет именно практических выводов. Е. Д. Кускова этого последнего вывода, последнего ответа еще пока не дала. Не можем ли мы, в таком случае, сделать его сами?
Будем строго исходить из ее собственных положений. Народ возрождается, начинает крепнуть. Ему необходимо в этом помогать. Отсюда? Или ехать в Россию? Но все способы «отсюда» Кусковой осуждены, как опасные и вредные. Значит — ехать в Россию.
Ну, а большевики? Большевики, говорит Кускова, совершенно негодны для России и для народа. Значит, работать против них? Нет, нет, против них не надо («не наше дело», «не дело»). Как же, все-таки, — при них? Ну да, при них, т. е. не обращая на них внимания. Потому что их, оказывается, уже «как бы» нет. Еще в прошлом году, когда они разогнали Общ. Комитет и сослали членов его в места не столь отдаленные, они еще были. Теперь же их до такой степени «как бы» не стало, что должно идти в народ, содействовать его возрождению, не уделяя большевикам ни капли внимания.
Итак — последний вывод Е. Д. Кусковой практическая цель ее горячих обращений к эмиграции, ясны. Это призыв: на родину! В народ!
Клич «в народ!» — клич старый. Однако надо признаться, что в наших новых условиях он звучит по-новому остро… и даже как-то сверхъестественно. Это потому, что в самых утверждениях и положениях Е. Д. Кусковой, из которых он логически вытекает, уже есть сверхъестественность. Разуму неподвластное. Что, например, значит: «как бы?». Есть большевики — но «как бы» нет. Для Гоца, Тимофеева, для всей партии с-ров, для самой Кусковой, не оставшейся в России — «как бы» есть; для российских обывателей, для рабочих, для крестьян, для трехсот вчера арестованных в Москве интеллигентов — есть, даже без «как бы»; и только для эмигрантской молодежи, посылаемой работать в народ, — их «как бы» совершенно не будет?
Я отнюдь не полемизирую с уважаемой Е. Д. Кусковой. Я лишь отмечаю смутные места ее проповеди и указываю, какие вопросы возникают у многих из ее слушателей. Может быть, Е. Д. Кускова ответила бы хоть на некоторые, самые существенные? Вот они: действительно ли она считает, что русские люди могут сейчас успешно работать «с народом» и «с населением», не обращая внимания на большевиков и не рискуя обратить на себя их внимание?